В правоохранительные органы все чаще стали поступать заявления по поводу людей, которых насильно удерживают в реабилитационных наркологических центрах (РЦ)
Недавно в Следственный комитет ушло обращение от друзей москвича Алексея Б., которого, по их словам, против желания увезли в РЦ «Здоровая жизнь».
С апреля в одном из московских СИЗО ждет окончания следствия 62-летняя Наталья Я. и два сотрудника «Клиники доктора Исаева». Кристина Я. обвиняет свою мать в том, что та оплатила ее похищение и помещение в эту клинику. При этом ни Алексей, ни Кристина не состоят на наркологическом учете.
Система небольших частных реабцентров, которые, как правило, располагаются в пригородных коттеджах, не имеет с наркологией ничего общего. Несмотря на заявленную в объявлениях «12-шаговую программу реабилитации», цель этих центров одна – удержать человека, как минимум, полгода, чтобы получить за него как можно больше денег.
Родители не против – за небольшую сумму (20-40 тысяч в месяц) они надолго избавляются от наркозависимого в своей семье да еще и получают его обратно вроде как излечившимся.
Крайним остается пациент. Обливание ледяной водой, побои, автомобильные диски на шее – это типичные приемы, которые используются в таких «реабцентрах». Но выйдя на свободу, они не рассказывают об этом ни родителям, ни полиции. Кто-то хочет стереть из памяти, как в нем ломали человека, а кто-то боится.
О том, как устроена изнутри система «реабилитации», во что она превратилась при отсутствии внимания со стороны государства, рассказывает Илья, бывший консультант такого «реабцентра» под Тверью, и пациенты.
Илья: «40 человек – это 700 000 чистой прибыли в месяц»
– Большинство реабилитационных центров изначально задумываются как благое дело. Как правило, их открывают либо выпускники реабилитаций, либо те, кто в теме. И люди думают: «Я-то открою самую добрую, самую честную реабилитацию». Но бизнес – это такое дело, в котором человек легко подсаживается на финансовую иглу. И однажды становится понятно – мотивированных клиентов не так и много.
Что такое мотивированный клиент – это тот человек, который хочет себя менять. Это как в психологии – невозможно помочь человеку, который ничего не хочет изменить в своей жизни. Это и есть немотивированный клиент. Он не хочет бросать наркотики, потому что считает, что без наркотиков ему будет только хуже. Он не видит связи между своими проблемами и наркотиками.
Показать человеку эту связь и значит «замотивировать». Но если работать профессионально, на это уходит очень много времени. А деньги-то нужны: на аренду, персонал, личные расходы. И руководитель центра становится перед выбором – быть честным или зарабатывать деньги. И в какой-то момент он решает зарабатывать.
Но тех, кто сам хочет на реабилитацию, менее 1%. Тех, кого можно замотивировать – еще 2%. Большая часть – это люди, которые настолько достали своих родных и близких, что те готовы на все, лишь бы его забрали хоть куда-нибудь. А есть спрос – есть и предложение.
Я работал в реабилитации под Тверью, которая тоже открывалась как доброе дело. Меня взяли руководить реабилитационным процессом. И поначалу мы с командой очень эффективно работали, ребята, которые к нам приезжали, действительно хотели выздоравливать. Но в один момент руководству стало мало денег. И они стали брать всех.
Изначально у нас было 15 человек, поэтому можно было и тренинги проводить, и групповую терапию, и людей контролировать без физического и психологического воздействия.
А потом их стало 40, и из них больше половины категорически не хотели у нас находиться. Но это были деньги. Реабилитанты платили 36 000 рублей в месяц. На аренду дома уходило 100 тысяч, плюс питание и зарплата четырех консультантов и директора. Из полутора миллионов половина была – чистая прибыль.
Мы стали брать количеством, а не качеством. Мы стали обращаться к руководству, что нам привозят немотивированных людей, с которыми совершенно невозможно работать. Вплоть до того, что их обманывали: говорили, что они едут в баню, на отдых, а в машине вкалывали аминазин и все – он у нас. Люди оставаться не хотели. Но если человек убегал, то нас серьезно штрафовали.
Артем, Татарстан, был в РЦ в поселке Чердаклы Ульяновской обл.
– Я был сильно в употреблении, и брат по «горячей линии» нашел дом. Сказал: «12-шаговая программа, баня, едешь туда, как в санаторий».
Первый день не помню. А потом глаза открываю – ну и цирк: ребята кто с бочкой на шее ходит, кто с бревном в обнимку. Дверь забыл закрыть – тебе дверь дают носить весь день. Таблетку от головы попросил – колесо на шею вешают. «Терапия» называется.
Первые три дня мне дали «золотые», не трогали. А за три дня ты там правила не узнаешь. Ну и захотел в туалет из комнаты выйти, не спросив никого. Мне говорят: «Своеволие». И я за первый день таким своеволием заработал 500 раз написать фразу: «Своеволие – это презрение или сопротивление любым идеям, которые не согласуются с нашими собственными». То есть, в первый же день я лег спать в половине четвертого утра.
Отказаться было нельзя. Тогда же привезли парня, Леху, и он на третий день хотел уехать. Его повели в «дельфинарий», помещение, где нас обливали холодной водой, чтобы «успокоились».
Отвели его, мы сидим в групповой. И вдруг я слышу такие крики! И я понял, что лучше ничему не сопротивляться…
Еще мальчик с Миасса был, сбежал. Сначала его били, когда привезли, невозможно было смотреть… Потом увели, через полчаса заводят – у него губы синие, ведь дрожит, мокрый. Ему дают старую одежду и говорят: «С этим не разговаривать». Он лежал под лестницей на первом этаже, ел в последнюю очередь, курил бычки. Это иыл тренинг «бомж».
Добровольно приехали четыре человека. Остальных 20 привезли, из них 10 – в наручниках.
Полгода моего там нахождении стоили брату машины «Камри», 300 тысяч отдали.
Я сорвался через 7 месяцев: жена манипулировала ребенком, не мог найти работу, много было негативных мыслей. Меня держал страх туда вернуться, но я сорвался.
Илья: «Зачем бить, если можно людей стравить?»
– Часто у нас бывали люди, которые к наркомании не имели прямого отношения. Это достаточно успешные товарищи, которые зарабатывают хорошие деньги и не отказывают себе по пятницам в клубе употребить наркотик. Но их родные считают, что человеку уже требуется помощь закрытого реабцентра. Более того, часто такие центры используются как частые тюрьмы для достижения своих целей.
Была ситуация – муж с женой постоянно в скандалах, хотят разводиться. Идет дележка большого имущества, и она звонит в нашу контору. И вот муж идет из бара выпивши, его забирают крепкие ребята, вкалывают аминазин, и он просыпается в нашем реабилитационном центре.
Этот мужик в течение месяца пытался доказать, что он не наркоман. И мы видели, что у него нет проблем с наркотиками. У него отсутствовали те маркеры, которые позволяют отличить наркозависимого человека от независимого. Мы стали разговаривать с его супругой, узнавать детали, и заметили, что она путается в показаниях. И потом выяснили, что платную реабилитацию использовали для того, чтобы изолировать человека.
Но мы ничего не могли сделать, потому что, если сразу отпустим, то нас уволят, а он вообще подаст на нас заявление. Потом адвокат жены использовал на суде тот факт, что муж проходил лечение в наркологической клинике.
Понятно, что мы так работать отказывались. И тогда к нам на усиление прислали несколько консультантов из других реабилитаций.
Консультанты делятся на два класса. Первый – «терапевты», сленговое такое выражение. Это те, кто понимает, что такое зависимость, программа выздоровления, как она работает. И есть «мотиваторы» – они ничего не понимают. Они просто большие и сильные.
Мы были команда «терапевтов». И нам прислали здоровых ребят, которые изменили все направление реабилитации. Они стали держать людей на страхе. Особой жести у нас не было. Но зачем кого-то бить, если можно стравить людей между собой? Если человек отказывается что-то делать, можно сказать: «Пока он это не сделает, никто не курит». Понятно, что все 40 человек его заставят.
Человека обтачивают, чтобы он становился контролируемым. Как в тюрьме, это делает администрация, актив или блатное движение.
У нас это стали делать те, кто раньше проходил все на себе. Нет страшнее надзирателя, чем бывший раб. И когда люди становятся консультантами, они начинают отыгрываться. Они помнят, что на них действовало сильнее всего, и начинают это использовать – с большей силой.
Можно избить – это проще, чем обманывать или манипулировать. Можно устроить писанину всю ночь, сказав: «Не помоете за 10 минут весь дом, будете писать». Потому что одна из самых жестких пыток – это лишение сна.
А можно устроить «тренинг» – «бомж» или «веревку». Никакой терапевтической ценности они не несут. Тренинг – это создание безопасных условий для отработки того или иного навыка. Какой навык можно отработать под лестницей? Или когда тебя закапывают? Тут цель одна – подавить волю и запугать. Но рано или поздно человек и к страху привыкает…
Володя. РЦ под Пермью
– В центр я попал по настоянию мамы. Она сразу сказала, что будет наподобие армии: физическая форма, дисциплина. Мы приехали вместе, ей понравилось. А потом она уехала, и тут же достали диски, ведра, бревна. Их всегда убирают, чтобы родители не видели. И я сразу понял, что здесь все держится на страхе и унижении. Но кому родители поверят: «мотиватору», который умеет уговаривать, или сыну, который все золото из дома вынес?
Как правило, когда человека привозили, а он сопротивлялся, его сразу вели в баню. Человек злится, кричит, что его незаконно привезли, и он хочет уехать. Ему говорят: «Хорошо, поехали». Он одевается, но выходит не за дверь, а в баню. Где его обливают и избивают. У нас был человек, его могли четыре раза на дню туда отвести и табуреткой избить. Страшные вещи там происходили… Бить и обливать – это была единственная мотивация следовать всем указаниям.
Был тренинг «решетка» – человека клали на решетку на кровати, и так он лежал неделю, да еще и в полной изоляции.
Еще «веревка». Нас было около 30 человек, всех связали, и так ходили цепью. Люди буквально натравливались друг на друга, мы же и спали вместе. Хотя больше писали, за ночь спали час-полтора. И так 8 дней. Даже когда все кончилось, осталось паранойное ощущение, как будто веревка на руке осталась.
Я там был 6 месяцев. Обошлось в 350 тысяч.
Это не реабилитация. Я и в употреблении был унижен и избит. Зачем мне это, когда я трезв? Трезвость не начинается с унижения. Я сорвался через 4 месяца.
Илья: «Тянуть деньги можно очень долго»
– Фильтра не было. Привозят мальчика, который два раза покурил план. По большому счету, ему бы хватило дома хорошей беседы. Но родители звонят в нашу контору, и им говорят: «О, это все, конец! Давайте к нам».
И он попадает в такую среду, где ему сразу говорят: «Ты наркоман и ни на что не имеешь права, все за тебя будем решать мы». А кроме того, он начинает общаться с другими, и ему рассказывают, кто как и чем кололся, как сидел. То есть то, что он мог никогда и не узнать. И одновременно ему постоянно твердят, что у него нет выбора: либо употреблять, либо слушать «мотиваторов».
И на выходе мы получаем запуганного мальчишку, который ненавидит своих родителей и боится принимать решения, потому что ему вдолбили в голову, что он – наркоман, и все его решения неправильные. И все, что он должен – это идти на постлечебную программу.
Надо понимать всю бизнес-модель реабилитаций. Как правило, человек находится в такой реабилитации полгода. После этого ему рекомендуется постлечебка – амбулаторная терапия у психолога еще на полгода на базе того центра или клиники, где он находился. Это тоже стоит денег – около 25 000 в месяц. Но и это не все.
Консультант – это нерегламентированная профессия, ее не существует в реестре, и нет стандарта. Поэтому каждая сеть делает свою школу. Которая тоже стоит денег. И человека убеждают в ней отучиться. Это еще 2-3 месяца.
И получается, что с момента поступления в центр с человека еще больше года получают деньги. Как минимум. Потому что затягивать постлечебку можно долго. В его сознании и сознании родственников и друзей формируется уверенность, что после прекращения взаимоотношения с ребцентром он вернется к употреблению.
Если денег нет, предлагают такой вариант: «Мы так заботимся о вашем ребенке, прям боимся и переживаем, что даем работу волонтера – помощника консультанта на полставки. Вот он постлечебку и отработает». Он начинает работать в реабцентре вроде нашего, видит какие-то нарушения, что-то, что идет вразрез с его принципами, и начинает возмущаться. Ему говорят: «Не нравится – отдавай деньги и иди». Но денег нет, а остаться без постлечебной программы он уже боится.
Но фишка в том, что 90% коммерческих центров на постлечебной программе используют программу «12 шагов», которая на группах Анонимных Наркоманов предоставляется бесплатно.
Есть даже такая шутка: «Реабцентры за 50 тысяч продают расписание групп АН».
Дмитрий. РЦ под Казанью
– После реабилитации я устроился работать волонтером в мотивационный реабцентр и был сначала в шоке. Но меня убедили, что бить людей полезно для них же самих. Говорили, что этим людям что-то объяснить невозможно. Если человек начинает «моросить» – не хочет выздоравливать – его надо бить. Убедили. Но невроз был постоянный, когда привезут очередного и поведут в баню. …Конечно, и я обливал. За какие-то моменты реально стыдно.
К нам специально привозили из других домов на спецпрограмму, били, обвешивали «терапией» и потом отправляли обратно. Поэтому лучше было вести себя тихо-мирно, не агрессировать, даже если на твоих глазах мучают людей.
Почему 30 человек не отметелят четырех сотрудников? Потому что каждый на страхе. Внутри уже заложили, что с ними так и надо поступать…
Я проработал полгода и ушел.
Илья: «Страх реабилитации – это провал программы»
– Консультант должен рассказывать родителям о динамике лечения. Но нам запретили говорить, что они зря тратят деньги, хотя уже через пять дней бывает понятно – стоит человеку оставаться или нет.
В большинстве случаев любого можно сломать и заставить быть трезвым. Но эффективность этих методов – минимальная. Надо понимать природу выздоровления. К сожалению, для того, чтобы человек захотел изменить свою модель поведения, ему надо дойти до какого-то дна, и там он может начать какие-то действия. Но у каждого дно свое.
И человеку сложно помочь, пока он не упрется в какую-то проблему. Невозможно выдернуть человека на любом этапе. А тем более, если мы говорим о людях в «розовом употреблении», – когда еще есть работа, друзья, когда наркотики кажутся развлечением. Говорить о каких-то потерях с этими людьми?
И когда человек потом остается в ремиссии полгода – это не результат. И страх повторной реабилитации – это не результат. Это провал. Человек должен оставаться трезвым не на страхе, а на благодарности. В первую очередь в процессе реабилитации в человека должны закладываться какие-то базовые моральные принципы – уважение, любовь, добро, благодарность. И уважение к себе самому в первую очередь.
А когда человек выходит на страхе, у него этих базовых принципов нет. Он остается таким же зависимым, как и был. Он не прорабатывал свою проблему, почва его зависимости не изменена.
Математически ремиссия существует. Фактически ее нет: человек полгода просто ждет, когда его отпустит страх, и он сможет употреблять снова.
Кирилл. Из Москвы, был в РЦ под Казанью
– Я однажды услышал: «Уедешь в Казань, это все». И когда меня туда привезли, я все понял и решил просто отсидеться. Потому что любое слово – и встреча с баней и боксерскими перчатками консультанта обеспечена. Я пролежал 7 месяцев, но после смерти одного из пациентов условия стали полегче.
Того парня привезли из другого центра, он сначала очень долго спал на полу, потом ему дали матрас. Ему ничего не разрешали, даже говорить, только есть. И вот он тайком полез к кому-то в карман за сигаретой. Это увидел новый волонтер, повалил его на пол и нанес несколько ударов в область спины и почек. И на следующий день тот человек после завтрака встал и вдруг упал.
«Скорую» ему не вызвали. Он пролежал на полу весь день. Я видел, как он дышит, у меня сестра на руках умирала после аварии, я видел агонию. Но мне говорили – да ладно, отойдет. И вот на следующий день он вдохнул, выдохнул и все. Только тогда вызвали «скорую», а его переложили на кровать. День мы с его трупом провели.
Того волонтера потом забрали и дали 8 лет строгого. (Речь идет о Кирилле Горбачеве, который избил до смерти жителя Подмосковья Андрея Попова в декабре 2015 года в РЦ «Школа жизни». Вскрытие показало перелом ребер и разрыв селезенки. – А.К.)
Мысли о побеге были постоянно, но я с Москвы, у меня не было документов. Я понимал, что на его месте мог оказаться любой. Там не смотрели – крепкий ты здоровьем или нет. Там не понравилось поведение – получай. Одно слово – и уже обливание, постоянный недосып, а на вечерней планерке глаза прикрыл – спишь без матраса. И конца этому нет. Какое это выздоровление, если люди боятся консультантов?
Тысяч по 45-50 мы платили. А еды было мало: каша на воде, сахара часто нет, мяса нет.
Звонить родителям бесполезно. Родителей подготавливают, что «будет жаловаться, но все не так, он врет, никого не бьют». И когда приезжают родители, реабилитация переобувается в тапочки на ходу. Мгновенно «терапия» убирается, появляется дневной сон. Никогда ни одному проверяющему или родителю не сказали правду. Потому что дальше будет ад.
Илья: «Я так не мог»
– Однажды половина реабцентра ушла в побег. Это было не в мою смену. Отобрали у консультантов ключи, документы и ушли. Я стал открыто говорить, что политика руководства направлена не на качество реабилитации и не на помощь людям, а на тупое зарабатывание бабла любыми способами.
После этого центр переехал под Москву, и там ввели жесткие физические методы – баню, наручники, вот это все. Я отработал одну смену и меня уволили. Я так не смог.
Справка
На сегодняшний день реабцентров закрытого типа в России около 500. Они не интересуют наркологию, потому что у них в уставе нет слова «реабилитация», а есть некие «социальные услуги». И они не интересуют полицию, пока там не случится убийство.
Источник: miloserdie.ru